У Ефрейтора болит голова.
Не нестерпимой, пульсирующей, отдающейся в зубах болью, что приходит во время мигреней. Она начинается где-то сзади, как будто ему приложили по затылку чем-то тяжёлым, и вскоре расходится в тупую, давящую боль сразу везде. Ефрейтор скрипит зубами и подавляет желание размозжить череп о ближайшую стену, чтобы наконец спастись от этого ощущения. Свежий морозный воздух не помогает, а, кажется, только наоборот, способствует ухудшению состояния. Ефрейтору хочется прижаться к земле, накрыть передними лапами голову, зажмуриться и тихо поскуливать, пока это не пройдёт.
У Ефрейтора отвратительное настроение.
Его не смогла скрасить даже утренняя поимка очередной никчёмной бродяжки, бесцельно слоняющейся по улицам. Он почувствовал только блёклый отблеск того, что должно быть всплеском яркой эйфории, следующей после очередного успешно выполненного задания. Ефрейтор с несвойственной ему ненавистью смотрел на дворнягу, словно она была причиной начавшейся чёрной полосы в его жизни, а она таращилась на него в ответ, исподлобья, пустым взглядом рыбьих глаз. Он резко отвернулся и вздрогнул: голову словно сжал на долю секунды раскалённый железный обруч. К горлу подкатила тошнота, обожгла. Он сглотнул и прикрыл глаза, шумно вздохнул. Ему нужно пройтись и развеяться – по крайней мере, попытаться. Привести себя в порядок.
Весь путь до приюта косые взгляды пойманной собаки прожигали пятна на его шкуре. Однажды он видел пса с мелкой россыпью ожогов на теле. Ефрейтор не знал, как это – когда ублюдок-хозяин тушит об тебя горящую сигарету, но теперь мог представить.
Он морщится и немножко прихрамывает на правую переднюю лапу, на которую всё ещё слегка больно наступать. Два дня назад на пост координатора вместо него был назначен Вернер. И Ефрейтор находится на второй стадии принятия смерти: гневе. Смерти своей карьеры. Смерти себя как личности. Смерти, потому что он вряд ли уже сможет что-то поменять – по крайней мере, таким образом, чтобы законно занять место Вернера. Ефрейтор не знает, как по этому поводу чувствует себя его хозяин, но в его задумчивых движениях ему виднеются теперь нотки разочарования, неуверенности. Он тянется к вещи, лежащей на столе, и вдруг замирает на полпути – стоит с вытянутой рукой и словно обдумывает, имеет ли это смысл. Имеет ли смысл вообще что-нибудь, что они вдвоём делают в этой жизни.
Наверное, это уже депрессия. Ефрейтору, впрочем, не верится, что рано или поздно он сможет дойти до принятия.
Ветер осторожно доносит до него свежий, знакомый запах, заставляя Ефрейтора встрепенуться и вынырнуть из своих мрачных мыслей. Это Скаут, заключает он после мучительной попытки вспомнить обладателя. На душе самую чуточку светлеет. Скаут – это большое «невпопад», она социально неловка и ищет себе место, подражая другим. Скаут – это ответственность и исполнительность, трудолюбие и сообразительность. А ещё Скаут – это антипатия к Вернеру, как было ясно из оброненных ею слов в случайном диалоге. В нынешнее время достаточно и этого, чтобы заслужить уважения Ефрейтора.
Следуя иррациональному порыву, он подхватывает след Скаут и идёт по нему, сам не зная, чего хочет от неё, на что надеется. К её запаху примешивается ещё один, незнакомый; Ефрейтор хмурится и ускоряет шаг, заинтересованный сложением обстоятельств.
Идти долго не приходится, и вскоре, завернув за угол дома, Ефрейтор примечает долговязую фигуру. Останавливается, пятится назад, не желая выдавать себя раньше времени. Перед Скаут стоит незнакомка, очевидно, бездомная… и всё. Ни ищейки, ни человека. До его слуха долетают обрывки разговора, но слов не различить. В голосе Скаут проскальзывают упрашивающие нотки, однако больше этого понять невозможно, поскольку говорит она тихо. Дворняга беззлобно улыбается ей в ответ. Вроде что-то отвечает. Качает головой.
Сначала Ефрейтору кажется, что собака беззвучно разевает пасть, как рыба, и он изумлённо смотрит на сюрреалистичное действо, но потом понимает, что все звуки заглушает нарастающий шум в ушах, перерастающий в звон. С каждой секундой ему всё больше становится понятно происходящее на его глазах. Он с осязаемой чёткостью вспоминает такой же эпизод пару лет назад. Он стоял и смотрел, как тот, кем стремился стать Ефрейтор, отпускает на волю пса, который должен был быть заперт в клетке приюта. У него резко темнеет в глазах, и головная боль расходится как кругами по воде, отключая остатки здравого мышления. Ефрейтор рефлексивно сглатывает слюну, но обнаруживает, что пасть у него совершенно пересохла.
Скаут – одна из них. Предательница. Пошла против своих, обернулась против сородичей, плюнула на самое главное, самое важное, самое святое дело, которым занимается «Спящий Енот». Она, дура, пытается помогать тем, кому нельзя помочь уже никак, кучке обречённого сброда, засоряющего улицы.
Что она говорит? Выдаёт секреты организации? Нет; пытается предупредить об опасности, просит не отсвечивать понапрасну, прятаться от патрулей. Собака – по ней видно, что молодая и азартная, горячая, отбрасывает мысль о Еноте, как об угрозе, любит играть с огнём. Спасайся, умоляет Скаут. Со мной ничего не случится, смеётся бродяга.
Срываясь с места, Ефрейтор взрывает лапами снег, ошмётками летящий во все стороны. Он преодолевает дистанцию до парочки почти что в два широких, отчаянных скачка, едва касаясь лапами земли. Поравнявшись с собаками, он затормаживает так же резко и щерится в безумном оскале, не зная, кого из них сделать эпицентром своего умопомрачения. Решившись, сосредотачивает пристальный взгляд на Скаут и вздыбливает шерсть.
– Что здесь? – утробно рычит Ефрейтор, не оканчивая фразу, широко расставляет лапы и упирается ими в землю. Голову словно чем-то пронзают насквозь, и он как-то конвульсивно дёргает ею, глянув мельком на вторую собаку. – Что это?!
